Матадо́р (исп. matador [de toros], букв. «тот, кто убивает [быков]»; он же тореадор, тореро) - в испанском бою быков главный участник, убивающий быка.
(Из "Википедии")
Привет, привет, Лола Эстебан снова с вами, надеюсь, вам понравился предыдущий опус. Громче! Не слышу!! Ну, кажись да. Тогда у меня для вас радостнейшая весть: он - лишь начало длинной череды венецианских ночей. Гитара и шпага, плащ и кинжал, карнавал и маски, перестук каблуков и плеск весла гондольера, губы - к губам, руки под платьем - за мной, друзья, я покажу вам ваш потерянный рай! ВРЕМЯ - НАЗАД! Совсем чуть-чуть порно...
И вновь дурман цветущей липы,
Птиц то ли вскрики, то ли всхлипы,
Конец июня, царство дня.
И в окнах слишком много света,
И посреди большой планеты
Тебе не миновать меня,
Не отступить, не отступиться.
Я здесь, едва сомкнёшь ресницы,
Проснёшься – снова рядом я.
(Ирина Отиева,"Двое")
Однажды чёрт занёс меня в Березань - место не то, что бы совсем "крайсветнее", но весьма отдалённое, и никакой транспорт, кроме "коней правого и левого", туда не ходит. "Станция Березай, кому надо - вылезай!" - автор сей поговорки забыл упомянуть, что от ближайшей остановки чего-бы-то-ни-было до центра Березани - километра три, если не все четыре, по пересечённой, заметьте, местности: в общем, горки такой крутизны способны умотать не только Сивку, но и самого Чуму.
Иду. Вернее - едва волочу ноги. Разгар июня и жара - страсть, одет минималистически (блуза узлом, "мини" "а-ля пояс", собственно - пояс, серьги, браслет, сумка с повязанным шарфом - и всё), из косметики - лишь помада (прочее - давно стекло), каблуки - в руке, босые ноги вздымают облака пыли - вслед за жарой город накрыла пыльная буря, превратив улицы в филиал известной планеты Дюна. Пробираюсь через Питер, мимо вотчины Шевцовых и, прямо на глазах у какой-то тётки, перелажу через низкий "противосвинный" тын, деру с древа яблоки и пихаю за пазуху. Хулиганство мелкое, но лишь внешне - бессмысленное, этакая "проверка на лояльность". Если Шевцы взаправду друзья - мой проступок приведёт к зазыванию в гости (Тень я или где?), а если не очень - то нет. Спутать меня с кем-либо невозможно - и тётка меня не останавливает. Но - и не зазывает, не очень-то мы и друзья, а жаль. Кружка холодного кваса не помешала бы...
Иду дальше, яблоко грызя, сворачиваю к Чёртову Мосту - самому краткому пути из Питера в Женеву. Чёртовым его назвали не зря - года не проходит, что бы с него кто-то не сверзился в ручей с последующим утоплением. Спьяну, понятно, но - тенденция, господа! Да и вообще - дурное это место - особенно в вечерние часы, когда по кустам шастают местные "кабысдохи", а очередная пьянь разбила фонарь. Одно слово - Венеция...
Иду по спуску мимо последней "питерской" трёхэтажки и глазам своим не верю: "Шальной магазин" открылся вновь. Да не просто открылся, а вывеску сменил: теперь с его стены на прохожих взирает здоровенный бычина с кольцом в носу, а сверху красуется надпись цвета крови: "Матадор".
Я пытаюсь вспомнить, кто таков этот самый матадор и что в Венеции делает, но в голову почему-то лезет история магазина. Он был известен всему городу и имел самую дурнейшую славу - все почившие в Карпьем ручье пьяницы начинали свой путь отсюда. Магазин существовал с незапамятных времён, гордо нося краткое и непритязательное название "Водка". При нём была и распивочная "классического стиля" - с грязным столом, облезлыми стенами и неистребимым запахом селёдки.
Потом, в краткое правление Андропова, магазин закрыли, год спустя - открыли снова, ещё через пару лет - закрыли опять, далее какие-то заезжие молодцы вночи попятили оттуда всё торговое оборудование, а теперь, похоже, кооперация добралась и сюда. Зайти, что ли?
Наверно, так хозяин представлял себе Испанию. Длинные деревянные лавки, тяжёлые столы образца Древней Руси и - море наклеек. Лимонадные, кока-кольные, жвачечные, конфетно-коробочные, джинсовые бирки, какие-то кульки. даже рекламка магнитолы "Шарп" наличествует - просто загляденье. Я уже знал, что стиль сей именуется "Кич". Интересно, знал ли о том хозяин?
Зайдя, становлюсь в дверном проёме, заслоняя свет. Хозяин наконец-то замечает меня, оборотя к дверям шалое от жары лицо. На голове у него шляпа "мечта бюрократа", слегка задекорированная под сомбреро - не мудрено, что под нею он слегка окосел. Меня он не знает и принимает за девку, а я, продолжая грызть яблоко, бесстыдно разглядываю его: блин, он предложит мне зайти или ему дверная кариатида нужна?
Хозяин молчит, уставив на меня налитые кровью глаза - точь-в-точь как у быка с вывески. А я, меж тем, обнаруживаю, что нас не двое: за столиком в левом углу угнездились две девушки, судя по виду и соку, в коий наверняка тайно влито немного водки - исконные венецианки.
Вы спросите, откуда я это понял? Господа - товарищи, их невозможно не узнать! Правила странной религии налагают забавные ограничения на их костюм: все девушки - в платьях, обязательно - светлых расцветок и - не короче середины икры - зато количество рюшечек, оборочек и кружев не лимитируется никак, что создаёт порой весьма забавное впечатление...
Я пялюсь на них, они - на меня, а моя голова начинает звенеть, аки колокол. Мне хорошо знаком этот звон - поэты именуют его Гласом Божьим. Я - тоже, хотя мой Бог - особенный. Мне никогда не было дела до конфессиональных споров - это "человеческое, слишком человеческое". Чума познал Бога дважды: в первый раз - лет в пять, когда прозрачной августовской ночью дед красочно поведал мне о том, сколь далеки звёзды. Я помню тот миг столь явственно, словно он был вчера: мы стоим посреди двора, меж яблонных ветвей я зрю ярчайшую из звёзд - синюю-синюю, словно сапфир в прабабушкином кольце, и множество разноцветных небесных камней, обрамляющих её. И, на крылах новообретённого знания, мой дух устремился к ней, сквозь световые года, чьё имя перестало быть для меня пустым звуком. Я ощутил их, я их познал - бездны, для которых бег луча - менее, чем ничто. Но не было и тени страха пред этими просторами, лишь восторг, запредельный восторг! Я полюбил их с первого взгляда, а они - меня. С тех пор они всегда в моём сердце: океаны тьмы, исполненной огней и Великий Математик - их создатель. Воистину славен Творец, возжегший квазары в небе!
А второе познание Его воли и власти пришло в тот самый день, когда Чума получил своё имя. Именно тогда, сквозь крики, ругань и селевой поток, что вызвало наше кладоискательство, я впервые расслышал эти небесные колокола. И с тех пор доподлинно знаю - Создатель глаголет не "Аз есмь" (это Он очередному квазару шепчет, а вовсе не нам). Нет, нет, господа-товарищи, Небесному Режиссёру пофиг, помним мы о Нём - но, независимо от нашего разумения, испокон веку с небес доносится одно и то же: "Мотор! Камера! Снято!" И благословен тот, кто внемлет сим кратким словам!
Итак, вначале было Слово, и слово то было "Мотор!" С этого мига я не принадлежу себе - лишь Небесному Режиссёру, и да свершится Воля Его! Я покидаю уютный дверной проём, одеваю каблуки, подхожу к барышням и молча достаю из-за пазухи яблоко. Они тихо фигеют, уразумев наконец, что груди подарил мне "белых яблонь дым". Я улыбаюсь им - приветливо и в меру нахально. На их лицах - взрывчатая смесь испуга и жгучего любопытства - как при виде змеи. Из-за стойки доносится удивлённый возглас: "Травести. Тот самый! Не врали, значит..." Надо же, хозяин новомодное словечко знает. Интересно, откуда? Из своих наклеек, что ли?
- Да, тот самый, Чума-единственный-и-неповторимый - улыбаюсь я ему. - Вина, пожалуйста! Красного. И - пополам с газировкой из сифона. Мне и барышням.
- По-древнегречески, что ли? - ощерился хозяин (ишь ты, начитанный! И - не местный. Каким ветром к нам?)
- Ага, по-древнегречески. Что у вас есть?
- "Бычья кровь".
- Точно - бычья? А то, знаете, сомнение берёт - у быка на вывеске цветущий вид, а вот матадора не наблюдается.
- Тебе-то какая разница?
- Мне - никакой. А вот барышни струхнуть могут...
- Чума... - ошарашено шепчет одна из девах. - Тот самый...
Разговорились мы быстро (сок с водкой и вино на газу по совокупности действует сокрушительно). Само собою, им было бешено интересно (да и хозяин за стойкой из-под шляпы уши навострил). Я же старался быть мил и весел: да, парень, да - ряжусь, почему - хохмы ради, а то вокруг сурьёз, сурьёз - улыбайтесь, господа!
Барышням крыть нечем - их рассказ о себе стал скучнее скучного. У обеих - швейное ПТУ (а где ещё венецианкам быть?), строгие и богобоязненные родители (с рогами - оленю на зависть и вечным самогонным душком, коий они силятся скрыть друг от друга), обо мне они наслышаны от одного нехорошего парня (Лаврентий Палыч, несомненно. Надо же, наследил!), мечтают выйти замуж, желательно - за принца и сбежать из Венеции хоть к чёрту на рога - банальщина, короче. Но - начало положено, то ли ещё будет?
Продолжили беседу в тени старой липы на углу неведомо чьих заборов вблизи от Чёртова моста. Не "на сухую", разумеется, а под бутылочку "Крови матадора" и газ-воду. Кроме них, я купил самый дорогущий бренди, не для распития - куражу ради: хозяин, знай руку дающую, во имя нея и травести полюбить не хило. "Вино под газом" окончательно развезло моих пассий, мы принялись пихаться, ржать, горланить песни, в общем - отрывались по-полной, никому, в общем-то, не мешая. Кабы дело было в Питере, Амстердаме либо родной Женеве - никто б и внимания не обратил: подумаешь, молодёжь тешится... Но это была Венеция - страна болот и охломонов. И гнилая груша из-за забора, разбившись о древесный ствол и заляпав платья барышень и мои хайры, вернула нас в реальность. Барышням вдруг резко захотелось домой, под крыло строгих родителей, и они собрались сгинуть в лабиринте венецианских троп, в насмешку именуемых улицами.
Они удалялись, и я слышал, как одна шепчет другой: "Ты что - додому? От тебя винищем тхнёт, по шее захотела? Айда на гору, там продышимся". И тут небесные колокола грянули снова, и трубный глас "Камера!" заполнил мою голову. Я подскочил, как ужаленный и бросился барышням вслед.
Я догнал их у кромки болота, где они с проворством, доступным лишь лягушкам да венецианам, форсировали водную преграду.
- Чума, ты?- оборотилась одна из них.
- Нет, лишь моя тень! - ощерился я. - Во плотИ сих болот не пройти!
- Ой, сейчас, руку подам, - засуетилась она. - Ну ты и грязный!
- Звыняйтэ, но по воде аки посуху ходить не умею. Не достиг ещё должной степени святости.
- Святая Чума! - прыснула вторая девка.
- А что, и святая! Передаюсь через поцелуй! - я, галантно расшаркавшись, страстно припадаю к её руке. Она взвизгнула, но руки не отняла. Я посмотрел ей в глаза. Она мигом отвела взгляд, рассматривая разводы помады на ладони.
- Ну что, покажете, где ваша гора?
- А тебе зачем?
- С вами хочу быть. Во веки веков, аминь!
- Так говорить нельзя! - назидательно сказала первая.
- Мне - можно, я же Чума. Или вы такие же смурные, как ваши предки? Тогда я пошёл...
- Ой, не надо! - пропели они хором. - Покажем!
- С тобой весело... - добавила вторая.
- А как же! Веселее весёлого!
Гора оказалась знатная, дальний отрог Соборной, я и не знал, что здесь, справа от Монастырского распадка, тоже есть подъём. Извилистая тропа, едва заметная меж кустов дерезы и сирени, привела нас к уютной полянке, где мы и засели продыхиваться.
Впрочем, играли в трезвость мы недолго - под взглядами девиц бренди властно попросился из моей сумки на волю. Барышни мигом признались, что в жисть не пивали столь дорогучего напитку.
Общение становилось всё непринуждённее, барышни раскрепощались на глазах: одна, спрося, где делают такую завивку, принялась нежно гладить мои волосы, другая, зардевшись, словно маков цвет, шёпотом спросила: "А у парней - как?".
- Что - как? - притворно не понял я.
- Ну, там... - она указала под подол моей "мини".
- Приходите завтра - узнаете. - сладко улыбнулся я.
- Глаша, так нельзя, это плохо! - одёрнула её вторая.
- Разве я имела в виду что-то плохое? - как ни в чём не бывало поинтересовался я.
- Имела? - удивились обе разом.
- Конечно, имелА. Я ж как бы девка. А посему - разглядывайте,,сколько душеньке угодно. Но - завтра. Сегодня - харЭ, предки заждались, да и у меня дела имеются. Ночная смена в студии - думаете, кто для ваших "магов" кассеты пишет?
Говоря это, я превозмогал горячее желание соблазнить их здесь и сейчас, но понимал: иначе - нельзя. Да, получиться может, по крайней мере, одна меня оттрахает точно, но потом они испугаются и никогда не придут. А я хочу их надолго, навечно, навсегда!!! А это значит - надо подождать развития событий.
- Ну что, до завтра - здесь и в это же время?
- Ага... - несмело протянули они.
- И помните - он тоже ждёт вас! - я помахал початым бренди.
- Ладно, ты - лучше! - рассмеялись они.
- Протестую! Лучшие из барышень здесь вы! За вас! - я сделал глоток из горла. - Следующий - за вами!
- Мы обязательно придём.
- Я буду ждать с томлением сердечным!
Они ушли, а мне занятно стало - есть ли отсюда путь дальше, на женевскую сторону? Ведь право же, глупо торить тропу только до этой поляны. После недолгих поисков я её нашёл. И полез вверх.
Метров через пять тропка привела меня к крошечной полянке - сущему креслу в теле горы, этакому трону Темного Владыки. Я сел в него. И полянка, и вся Венеция отсюда были, как на ладони, а старая липа, где нас закидали гнильём, виднелась в аккурат промеж ног. И тут на меня накатило снова: высокое вдохновение, религиозный экстаз, запредельный восторг. Ибо во вспышке наития я понял, чего ждёт от меня Небесный Режиссёр.
Я вскарапкался на "трон", и город пал к моим ногам: Венеция от края и до края, озарённая закатней кровью. В памяти всплыло шалое от горя Шинелино лицо, когда "пассия чёрного говна" бросила ему в глаза слово - мечь-что разбивает-сердца. И бабы, великое множество разводных баб, что таскал за собою Шинель безо всякого смыслу и толку. По большей части - венецианских баб, заметьте! И почему-то - кадры из фильма "Калигула", что Томка раздобыла в прекрасном качестве специально для меня. Какую там он принимал позу, говоря: "Я, цезарь Калигула!" Нет, не то! Какой такой цезарь, сейчас я - выше, дохрена как выше!!!
Вновь надев каблуки, я выпрямился во весь свой немалый рост и запрокинул лицо к небу.
- Господин Режиссёр, всё верно? Тогда - снимайте!
Вновь глянув на испепеляемый закатом город, я различил поверх крыш свою тень и, вскинув кулак в приветствии надвигающейся тьме, проорал что было сил:
- Горе тебе, Венеция!
Будет у вас пиздеция!
Отольются кошкам Шинелькины слёзки!
Чума на оба ваших дома!
...И небесные колокола ответили: "Снято!"
Венецианские ночи - 2 Матадор
Матадо́р (исп. matador [de toros], букв. «тот, кто убивает [быков]»; он же тореадор, тореро) - в испанском бою быков главный участник, убивающий быка.
(Из "Википедии")
Привет, привет, Лола Эстебан снова с вами, надеюсь, вам понравился предыдущий опус. Громче! Не слышу!! Ну, кажись да. Тогда у меня для вас радостнейшая весть: он - лишь начало длинной череды венецианских ночей. Гитара и шпага, плащ и кинжал, карнавал и маски, перестук каблуков и плеск весла гондольера, губы - к губам, руки под платьем - за мной, друзья, я покажу вам ваш потерянный рай! ВРЕМЯ - НАЗАД! Совсем чуть-чуть порно...
(Из "Википедии")
Привет, привет, Лола Эстебан снова с вами, надеюсь, вам понравился предыдущий опус. Громче! Не слышу!! Ну, кажись да. Тогда у меня для вас радостнейшая весть: он - лишь начало длинной череды венецианских ночей. Гитара и шпага, плащ и кинжал, карнавал и маски, перестук каблуков и плеск весла гондольера, губы - к губам, руки под платьем - за мной, друзья, я покажу вам ваш потерянный рай! ВРЕМЯ - НАЗАД! Совсем чуть-чуть порно...