Порой выход возможен лишь через трещину в мироздании. И да не дрогнет рука расколоть его, как орех! (©Элан Морин Тедронай)
Здравствуйте, с вами - Лола аки Чума и продолжение обещанной саги. Я попытаюсь быть предельно откровенной - и вынести на ваш суд то, что многие годы не сообщала никому - ввиду глубокой интимности произошедшего. Но почти всех участников той драмы ныне нет с нами, а значит - я попытаюсь воскресить их хотя бы в памяти. В вашей памяти! Время - назад! Дальнейшее - тайна!
Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук
Ваша поступь легка - шаг с мыска на каблук
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах -
Так замрите пред мертвой витриной, где выставлен труп мой.
Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем, я выйду.
Обратите внимание - щеголь, красавец и фат,
Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью
Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.
На стене молоток - бейте прямо в стекло
И осколков поток рухнет больно и зло,
Вы падете без вывертов - ярко, но просто, поверьте.
Дребезг треснувшей жизни хрустальный трезвон
Тризна в горней отчизне трезво взрезан виссон
Я пред Вами, а Вы предо мной - киска, зубки ощерьте!
(Сергей Калугин, "Танец Казановы")
Итак, я отправился на свидание. Свидание, от которого зависело: будет ли мой друг счастлив в личной жизни да и вообще - жив. В герои я никогда не лез, всегда полагая, что в профессиях вора, святого и трансвестита главное - вовремя смыться. (Кто не помнит - частичная цитата из фильма "праздник святого Иоргена"). Но тут - особенный случай, едва ли не "покласть живот за други своя". В общем, я был настроен решительно, как никогда, а малиновое пламя вчерашнего фейерверка ещё ласкало моё сердце.
Оделся я, само собой, в прикид, причём выбрал самый вызывающий - не всякая шлюха оденет, накрасился в стиле жреца племени Тумбо-Юмбо, взбил и спрыснул лаком патлы - короче - "готов к труду и обороне". Идти тоже решил не улицей, а через гору - куражу ради. Думал, явлюсь пред Тамаркой из ниоткуда - поступок вполне в стиле Чумы. Пошёл. Перелез, несмотря на каблучищи, только в самом конце фонарь меня подвёл. В те года светодиоды ещё не были изобретены и "карманный" фонарик представлял собою здоровенную дуру на трёх батарейках, каждая - толщиной в порядочный х*й. И гасли он, замете, в самый неподходящий момент. Например, когда ты ищешь спуск с обрыва. Понадеялся на Луну - но облака скрыли ночное светило. Посадка была жёсткой. Очень. Но Небесный Режиссёр был начеку - я ничего не сломал, не порвал и даже не ушибся. Но с идеей внезапного появления пришлось распрощаться сразу - я угодил прямо в гусятник и клятые птицы подняли гвалт. Из оконца мансарды показалась Тамаркина голова.
- Кто здесь?
- Я!
- Чума, ты? Откуда?
- С Луны прилетел, да промахнулся малёхо.
- Постой, я - сейчас, там замок хитрый!
Тамарка подоспела как раз вовремя - отошедшие от потрясения гусаки норовили перейти в атаку. Она открыла калитку, я вышел на свет, а она - как глянула - так и застыла с открытым ртом.
- Я думала, ты...
- Шут гороховый, как тебе о том говорила маманя? - перехватил я её речь. - Нет, Тома, это - всерьез.
- Я слыхала о таком, - только и выдохнула она. - Только они же...
- Нежные да томные? Наверно, ты права, только я - исключение. Извращенец среди извращенцев.
- Но ты же...
- И по девочкам, да? Не отрицаю.
- Слушай, я, кажется, схожу с ума! Такое... оно только в древнем Риме было. Этот, как его...
- Элахабал - подсказал я. Не уважаю. Рохля и фанатик!
- А ещё... Нерон.
- Псих конченый!
- Пожары любил...
- И людей жечь. В этом мы не совпадаем. - Калигула интереснее.
- Чем? - опешила она.
- Идейный трансвестит, бисексуал, влюблён в родную сестру, произвёл в сенаторы лошадь - весь в меня!
- Ты... в сестру?
- Увы, нет, за неимением таковой. Знаешь, очень не хватает.
- Ты серьёзно?
- Тебе честно? Да!
- Но - почему?
- От избытка любви, - криво ухмыльнулся я. - Всегда не хватало родной души, половинки, что бы вместе трахать этот мир.
Она надолго задумалась.
- Слушай, пошли в дом.
- К мамане? Это точно хорошая идея?
- Ой, прости, конечно нет, я совсем рехнулась.
- Тогда пройдёмся под луной, как в древнем Риме окаянном! Я присел в реверансе.
- По нашей улице - на твоих каблуках?
- Я на них гору перелез.
- Пошли!
Пройдя через сад, цветники теплицы, мы вышли на улицу. Если, конечно, она заслуживала этого имени. Улица Речная представляла собою тропу вдоль Карпьего ручья, застеленную всяким хламом: досками, шинами и ещё чем-то, подозрительно похожим на кости (свиные, конечно, но мы-то вышли прямо в древний Рим!). Исполняя танцевальные па, мы пробирались вперёд, аки акробаты. Наконец, впереди показалась сухая земля.
- Ну, рассказывай, кесарь! - усмехнулась Тамарка. - Кстати, звать-то тебя как?
- Женское имя?
- Ага!
- Жанна либо Лёля, кому как нравится.
- Нет. Чума тебе больше подходит.
- Бубонная или лёгочная?
- Лёгочная. Тобой заболеваешь сразу и безнадёжно!
Мы встретились взглядами. Такой отчаянной решимости я не видел никогда! Мне стало не по себе. И её я пытаюсь напугать? Разубедить? Оскорбить вкусы? Да чем больше я буду выпендриваться - тем сильнее ей понравлюсь! Что делать?
- Рассказывай! - повторила она. - Кстати, это - тоже от любви к Риму? - она пнула мой каблук.
- В смысле? - не понял я.
- Калигула в переводе - "сапожок".
Я не удержался от хохота. Засмеялась и она, да так, что, поскользнувшись, едва не рухнула в Карпий ручей. Я попытался её удержать - и сам потерял равновесие. Мы судорожно вцепились друг в друга.
- Цела?
- А ты?
- Давай сперва выберемся на сухое.
Мы вышли с болота и направились к подножию Орлиной горы. И по дороге до меня дошло, что я на неё западаю. Нравится она мне - и баста! Всё нравится - её смелость, её ехидство, даже её идеализм - крайности-то сходятся! Господи, да я влюблён!!!
"Чума, а Чума, что ж ты делаешь? - шепчу я сам себе. - Да как ты, сволочь, смеешь? Ванька тебя зарежет, как Херея Калигулу! А если и нет - он же твой друг! Стой, Чума, она не твоя!!!" Но с каждым шагом Тамарка нравилась мне всё больше - высокая, стройная, белое платье, туфли-лодочки, светлые кудрявые волосы до середины спины... мама мия, я схожу с ума!
Добрались до подножия, влезли до первой ступени, расположились в распадке, я лёг на траву, поджав ноги, за спиною источали аромат дикие яблони городского парка, в небе сияла полная луна - светило вампиров и оборотней...
- Рассказывай! - в третий раз потребовала Тамарка, дёрнув меня за серьгу. И я начал.
Друзья мои, знали бы вы, как мне было тяжело! По уговору, я был обязан хаять себя, ах, да, простите - говорить правду. А хотелось понравиться. Очень! Я уже нравился ей, несмотря, а может - благодаря всему, что она уже узнала! Я люблю её! Я хочу её! Сестра, наконец-то я встретил тебя!!
Когда я кончил свой рассказ, она долго молчала.
- А какая на вкус сперма? - неожиданно спросила она.
- Как море - ответил я, и лишь потом удивился. - Слушай, тебе чего, понравился мой рассказ?
- Не знаю... Вчера бы пришла в ужас. А сегодня...
Мы снова замолчали. Я ждал. А она - словно боролась с чем-то. Привстанет, волосы откинет, вновь сядет, схватится рукой за голову - разве что не стонет.
- Чума, а как у тебя получается людей тянуть? - неожиданно спросила она.
- Что делать?
- Тянуть. Соблазнять. Принуждать делать то, что без тебя они бы в жизни не сделали. Или ты сам не осознаёшь?
- Осознаю, - ответил я неожиданно для самого себя. "А ведь она права!" - подумалось вдогон.
- И как?
- Хочу очень. Это - вроде потока, сначала пускаешь его сквозь себя, а потом он сам несет: тебя и всех вокруг, аж мир прогибается!
Она глубоко вздохнула.
- Спасибо, Чума!
- За что?
- За честность. Мог бы отрицать, и я бы думала, что одна такая.
- Одна.
- Не ври!
- Не вру. Люба ты мне.
- С каких пор? - она снова дёрнула меня за серьгу.
- А как ты в каблук пнула - влюбился.
- Правда? - рассмеялась она.
- Ей-ей!
- Жаль... она вновь замолчала - тяжело и надолго.
- Я не могу тебя любить, - наконец сказала она. - Но не из-за этого: - многострадальная серьга вновь оказалась в её пальцах. За это как раз влюбиться можно - безнадёжно и навсегда. Да и как иначе? Ты же - один против целого мира, и морочишь его за милую душу. Как за такое не любить?
Она замолчала, переводя дух, а я слушал, навостря уши.
- Но ты - внеморален.
- В смысле - развратник?
- Нет, не то! Ты дорожишь лишь своими.
- А кем же ещё? - не понял я.
- Надо же, даже не понимаешь. Впрочем, вы в "Женеве" все такие - вам хоть Третья Мировая, хоть всемирный потоп - лишь бы родная Женева всплыла!
Я не нашёлся с ответом.
- А ты, Чума, ещё хуже. С тебя станется Землю расколоть и материки дыбом поставить - что бы понравиться кому, либо просто так - куражу ради. Ах, да, своих ты предупредишь и спасёшь - а как остальные?
- Остальным до меня тоже дела нет.
- Да, но тогда получается: кто больше может - тот и прав? Или - правых нет вовсе?
- Есть, конечно!
- Свои?
- А кто ж ещё?
- Вот это и называется - внеморален.
- Сложно-то как.
- Да нет, не очень. Но что бы ты сделал, попади к тебе в руки что-то по-настоящему сильное? И многие ли выжили после этого?
- Да ладно тебе... Тоже мне, нашла инженера Гарина...
- А ты точно не он? Где твой гиперболоид? В сумке? В кармане? В кольце? Пока нет? Когда будет?
- Слушай, Том, не наезжай! И отпусти серьгу - больно!
Тишина снова накрыла нас.
- Знаешь, многие девушки мечтают, что бы любимый снял ей с неба звезду. И я была такой - до вчерашнего дня. Ты снял звезду! Даже не для себя - для друга.
- И что, не впечатлило? - удивился я.
- Это было страшно, Чума! На некий миг, несмотря на предупреждение вашего парня, я была уверена: это - война. Последняя! И многие решили так же! Тебе не жаль их?
- И что им сталось?
- Они испытали конец света. Ты уверен, что это хорошо?
- Да ну их - для тебя старался!
- А у меня до сих пор глаза болят! И каждый раз, как услышу про звезду с неба - твой гриб вспомнится.
- Он сиял для тебя!
- А я не мечтала о таком даре.
- Ваньке снова откажешь?
- Теперь, пожалуй, нет. Я слышала, как он страдал, как запил после моего отказа - а отказала-то я просто каприза ради. Стыдно было - страсть, но - молчала, как последняя дура - чистоплюйка. А теперь - верю в его любовь. Потому, что лишь сумасшедший либо влюблённый может связаться с тобой.
Сказать, что мне стало грустно - значит ничего не сказать. Под её словами моя страсть таяла, как дым. И вдруг словно бомба разорвалась в моей голове: моё желание отвергли, мне читали мораль, мне, Чуме, отказали? ДА НЕ БЫВАТЬ ТОМУ!!!
- Слушай, Тома, ну согласен я и волочится за тобой не стану. Но сегодняшний-то вечер мы провести вместе можем?
- Почему бы и нет? - улыбнулась она. - У тебя больше нет надо мной власти.
- Тогда - пошли!
- Куда?
- Чумовать!
На ближайшем подворье я спёр гусака, свернул ему шею и оставил двойную цену на крыльце - знай наших! Ощипал и выпотрошил его в ручье - ножик-то я всегда с собой носил. Потом мы полезли на гору, до самой вершины, слабо блестевшей в лунном свете.
- Что это? - спросила она, зачарованно глядя металлический блеск.
- Марганец. Осел из пара.
- Прямо сады смерти!
- Ага, только свечения не хватает!
- Радиоактивного? Ты - всерьёз?
- Всерьез. Здесь мы - боги, что нам радиация! - Я взял её за руки, посмотрел в глаза, потом развернул лицом к Луне и огням города. - Всё это наше, слышишь!
- Слышу. - глухо ответила она.
Наладив фонарь, я пошёл в парк собирать валежник. Мы развели костёр.
- Сколько здесь было?
- Чего? - не понял я.
- Градусов.
- Шесть тысяч.
- Как на Солнце.
- Как на звезде!
- А вы где были?
- Вон там! - я показал на лощину.
- Перепугались?
- Кто - как.
- А ты что делал?
- Я молился.
- Ты? Кому?
- Ему! - я показал на блистающую яму.
- Грибу???
- Да! Он - мой брат.
Она посмотрела на меня, будто увидела впервые.
- А я-то думала, ты меня уже ничем не удивишь...
Дрова прогорели, мы зарыли гуся в угли.
- Чума, а Чума, родители твои-то где?
- Сегодня здесь, а завтра - там. Военные они у меня.
- Ты с ними не жил?
- Никогда. Бабушка с дедом заменили мне отца и мать.
- Почему?
- Сначала невозможно было, потом я не захотел. Привык здесь, да и где ещё я трансвестировать буду?
- А почему "сначала невозможно"?
- Они с настоящей ядеркой возились, там детям не место.
- Так вот почему ты такой...
- Что, мутант?
- Нет, я не про это... Тебя родили там?
- Нет, только зачали. Знаешь, порой я сон вижу - багровая тьма, и вдруг - свет! Яркий, тёплый и словно насквозь пронизывает, кайф-то какой! Думаю, то ядерный взрыв был, я из его из утробы видел.
- Импритинг... - задумчиво произнесла она. - Ты запечатлел отца. Вот этого! - она обвела рукой вершину. Это многое объясняет.
- Он - мой брат. Я ещё в детстве решил так - после первой же фотографии.
- Отец, брат - чёрт вас, кесарей, разберёт...
Гусь был извлечён и разделен. Я достал из сумки флягу с настойкой. Она, к моему удивлению,тоже. Мы обменялись фляжками.
- Недурственное пойло варят в Амстердаме! - отхлебнув, провозгласил я.
- Ваше - не хуже, - отвесила она ответный комплимент. - Выпьем на брудершафт?
- С Чумой?
- Да хоть с Калигулой!
Мы выпили и приступили к трапезе. Гусак запёкся отменно. Выпили ещё. Её глаза заблестели.
- Тебя Ванька прислал? - внезапно спросила она.
- Нет, конечно.
- И о себе всю подноготную рассказал, что бы я Ваню выбрала?
- Да, думал так сделать. Ванька - мой друг.
- Бедный Ваня... - задумчиво протянула она. - Тоже мне, доктор Фауст...
- Он не просил! Я сам я жаждал так сделать - пока не увидел тебя.
- Ты снова о любви?
- Да, снова!
Я обернулся к ней и стал на одно колено.
- Царица Тамара, я обожаю тебя! Как друга, как сестру, как любимую! Все нити мира сошлись на нас! Ты и я - два в одном, мы всё сможем!
- Смотри, чулок не порви, Казанова!
- Новый куплю.
Я взял её за руки, не вставая с колен и поцеловал каждый палец, оставляя следы алой помады.
- Смотри, я у ног твоих! Не любишь - так хоть смилуйся! Да и лжа это - любила ты, я видел.
Она молчала. Замолчал и я, лишь смотрел в глаза, не отрываясь. Эта картина и сейчас стоит перед моим внутренним взором: я и она, чёрно-алый и бело-золотая, "тьма и свет, "да" и "нет". Какие же мы были дураки! Сами Начала снизошли на нас в ту ночь, и не на Орлиную гору - на Шайол-Гул взобрались мы, что бы пировать на краю Бездны Рока, у самой кромки бытия...
- Пожалуйста, снизойди! Хоть ответь что-нибудь! Почему ты молчишь? - я придвинулся ближе, продолжая смотреть ей в глаза. Она молчала - даже зрачки остановились. Я слегка наклонил её над кратером. Она не сопротивлялась. Привстав, я переложил её на траву и сел рядом.
- Я люблю тебя, сестрёнка! - мой язык скользнул по её рукам выше и выше, пробежал по шее, коснулся уха. Я поцеловал её в губы - наши помады смешались. Погладил грудь - она застонала. Погладил ниже - она изогнулась.
- Я разделила с Чумой пищу - внезапно раздался её голос. - Но тела - не разделю!
Назад мы шли молча. У калитки я попрощался и хотел идти, но она внезапно сказала:
- Тебе не сюда!
- Неужели?
- Я хочу, что бы ты ушёл тем же путём, что и явился.
- Зачем?
- Так надёжней. Иначе получится, что я тебя впустила.
- А, вон ты о чём... ладно, уйду, как пришёл. Подсади, Маргарита!
- Прощай, Чума!
- Не-а! Не в последний раз видимся!
...Осталось добавить немногое. Свадьбу Ваньки и Тамарки сыграли в конце лета. Само собою - в Женеве, без всяких кафе-ресторанов, зато - с павильоном, цыганами и богатой культурной программой. Конечно же, там был и я - но Тамара меня избегала. А ещё через месяц внезапно помер дед Васыль - во время грозы, которые он так любил. И тщетно я грозил кулаком небу, призывая чуму неведомо на кого.
Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук
Ваша поступь легка - шаг с мыска на каблук
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах -
Так замрите пред мертвой витриной, где выставлен труп мой.
Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем, я выйду.
Обратите внимание - щеголь, красавец и фат,
Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью
Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.
На стене молоток - бейте прямо в стекло
И осколков поток рухнет больно и зло,
Вы падете без вывертов - ярко, но просто, поверьте.
Дребезг треснувшей жизни хрустальный трезвон
Тризна в горней отчизне трезво взрезан виссон
Я пред Вами, а Вы предо мной - киска, зубки ощерьте!
(Сергей Калугин, "Танец Казановы")
Итак, я отправился на свидание. Свидание, от которого зависело: будет ли мой друг счастлив в личной жизни да и вообще - жив. В герои я никогда не лез, всегда полагая, что в профессиях вора, святого и трансвестита главное - вовремя смыться. (Кто не помнит - частичная цитата из фильма "праздник святого Иоргена"). Но тут - особенный случай, едва ли не "покласть живот за други своя". В общем, я был настроен решительно, как никогда, а малиновое пламя вчерашнего фейерверка ещё ласкало моё сердце.
Оделся я, само собой, в прикид, причём выбрал самый вызывающий - не всякая шлюха оденет, накрасился в стиле жреца племени Тумбо-Юмбо, взбил и спрыснул лаком патлы - короче - "готов к труду и обороне". Идти тоже решил не улицей, а через гору - куражу ради. Думал, явлюсь пред Тамаркой из ниоткуда - поступок вполне в стиле Чумы. Пошёл. Перелез, несмотря на каблучищи, только в самом конце фонарь меня подвёл. В те года светодиоды ещё не были изобретены и "карманный" фонарик представлял собою здоровенную дуру на трёх батарейках, каждая - толщиной в порядочный х*й. И гасли он, замете, в самый неподходящий момент. Например, когда ты ищешь спуск с обрыва. Понадеялся на Луну - но облака скрыли ночное светило. Посадка была жёсткой. Очень. Но Небесный Режиссёр был начеку - я ничего не сломал, не порвал и даже не ушибся. Но с идеей внезапного появления пришлось распрощаться сразу - я угодил прямо в гусятник и клятые птицы подняли гвалт. Из оконца мансарды показалась Тамаркина голова.
- Кто здесь?
- Я!
- Чума, ты? Откуда?
- С Луны прилетел, да промахнулся малёхо.
- Постой, я - сейчас, там замок хитрый!
Тамарка подоспела как раз вовремя - отошедшие от потрясения гусаки норовили перейти в атаку. Она открыла калитку, я вышел на свет, а она - как глянула - так и застыла с открытым ртом.
- Я думала, ты...
- Шут гороховый, как тебе о том говорила маманя? - перехватил я её речь. - Нет, Тома, это - всерьез.
- Я слыхала о таком, - только и выдохнула она. - Только они же...
- Нежные да томные? Наверно, ты права, только я - исключение. Извращенец среди извращенцев.
- Но ты же...
- И по девочкам, да? Не отрицаю.
- Слушай, я, кажется, схожу с ума! Такое... оно только в древнем Риме было. Этот, как его...
- Элахабал - подсказал я. Не уважаю. Рохля и фанатик!
- А ещё... Нерон.
- Псих конченый!
- Пожары любил...
- И людей жечь. В этом мы не совпадаем. - Калигула интереснее.
- Чем? - опешила она.
- Идейный трансвестит, бисексуал, влюблён в родную сестру, произвёл в сенаторы лошадь - весь в меня!
- Ты... в сестру?
- Увы, нет, за неимением таковой. Знаешь, очень не хватает.
- Ты серьёзно?
- Тебе честно? Да!
- Но - почему?
- От избытка любви, - криво ухмыльнулся я. - Всегда не хватало родной души, половинки, что бы вместе трахать этот мир.
Она надолго задумалась.
- Слушай, пошли в дом.
- К мамане? Это точно хорошая идея?
- Ой, прости, конечно нет, я совсем рехнулась.
- Тогда пройдёмся под луной, как в древнем Риме окаянном! Я присел в реверансе.
- По нашей улице - на твоих каблуках?
- Я на них гору перелез.
- Пошли!
Пройдя через сад, цветники теплицы, мы вышли на улицу. Если, конечно, она заслуживала этого имени. Улица Речная представляла собою тропу вдоль Карпьего ручья, застеленную всяким хламом: досками, шинами и ещё чем-то, подозрительно похожим на кости (свиные, конечно, но мы-то вышли прямо в древний Рим!). Исполняя танцевальные па, мы пробирались вперёд, аки акробаты. Наконец, впереди показалась сухая земля.
- Ну, рассказывай, кесарь! - усмехнулась Тамарка. - Кстати, звать-то тебя как?
- Женское имя?
- Ага!
- Жанна либо Лёля, кому как нравится.
- Нет. Чума тебе больше подходит.
- Бубонная или лёгочная?
- Лёгочная. Тобой заболеваешь сразу и безнадёжно!
Мы встретились взглядами. Такой отчаянной решимости я не видел никогда! Мне стало не по себе. И её я пытаюсь напугать? Разубедить? Оскорбить вкусы? Да чем больше я буду выпендриваться - тем сильнее ей понравлюсь! Что делать?
- Рассказывай! - повторила она. - Кстати, это - тоже от любви к Риму? - она пнула мой каблук.
- В смысле? - не понял я.
- Калигула в переводе - "сапожок".
Я не удержался от хохота. Засмеялась и она, да так, что, поскользнувшись, едва не рухнула в Карпий ручей. Я попытался её удержать - и сам потерял равновесие. Мы судорожно вцепились друг в друга.
- Цела?
- А ты?
- Давай сперва выберемся на сухое.
Мы вышли с болота и направились к подножию Орлиной горы. И по дороге до меня дошло, что я на неё западаю. Нравится она мне - и баста! Всё нравится - её смелость, её ехидство, даже её идеализм - крайности-то сходятся! Господи, да я влюблён!!!
"Чума, а Чума, что ж ты делаешь? - шепчу я сам себе. - Да как ты, сволочь, смеешь? Ванька тебя зарежет, как Херея Калигулу! А если и нет - он же твой друг! Стой, Чума, она не твоя!!!" Но с каждым шагом Тамарка нравилась мне всё больше - высокая, стройная, белое платье, туфли-лодочки, светлые кудрявые волосы до середины спины... мама мия, я схожу с ума!
Добрались до подножия, влезли до первой ступени, расположились в распадке, я лёг на траву, поджав ноги, за спиною источали аромат дикие яблони городского парка, в небе сияла полная луна - светило вампиров и оборотней...
- Рассказывай! - в третий раз потребовала Тамарка, дёрнув меня за серьгу. И я начал.
Друзья мои, знали бы вы, как мне было тяжело! По уговору, я был обязан хаять себя, ах, да, простите - говорить правду. А хотелось понравиться. Очень! Я уже нравился ей, несмотря, а может - благодаря всему, что она уже узнала! Я люблю её! Я хочу её! Сестра, наконец-то я встретил тебя!!
Когда я кончил свой рассказ, она долго молчала.
- А какая на вкус сперма? - неожиданно спросила она.
- Как море - ответил я, и лишь потом удивился. - Слушай, тебе чего, понравился мой рассказ?
- Не знаю... Вчера бы пришла в ужас. А сегодня...
Мы снова замолчали. Я ждал. А она - словно боролась с чем-то. Привстанет, волосы откинет, вновь сядет, схватится рукой за голову - разве что не стонет.
- Чума, а как у тебя получается людей тянуть? - неожиданно спросила она.
- Что делать?
- Тянуть. Соблазнять. Принуждать делать то, что без тебя они бы в жизни не сделали. Или ты сам не осознаёшь?
- Осознаю, - ответил я неожиданно для самого себя. "А ведь она права!" - подумалось вдогон.
- И как?
- Хочу очень. Это - вроде потока, сначала пускаешь его сквозь себя, а потом он сам несет: тебя и всех вокруг, аж мир прогибается!
Она глубоко вздохнула.
- Спасибо, Чума!
- За что?
- За честность. Мог бы отрицать, и я бы думала, что одна такая.
- Одна.
- Не ври!
- Не вру. Люба ты мне.
- С каких пор? - она снова дёрнула меня за серьгу.
- А как ты в каблук пнула - влюбился.
- Правда? - рассмеялась она.
- Ей-ей!
- Жаль... она вновь замолчала - тяжело и надолго.
- Я не могу тебя любить, - наконец сказала она. - Но не из-за этого: - многострадальная серьга вновь оказалась в её пальцах. За это как раз влюбиться можно - безнадёжно и навсегда. Да и как иначе? Ты же - один против целого мира, и морочишь его за милую душу. Как за такое не любить?
Она замолчала, переводя дух, а я слушал, навостря уши.
- Но ты - внеморален.
- В смысле - развратник?
- Нет, не то! Ты дорожишь лишь своими.
- А кем же ещё? - не понял я.
- Надо же, даже не понимаешь. Впрочем, вы в "Женеве" все такие - вам хоть Третья Мировая, хоть всемирный потоп - лишь бы родная Женева всплыла!
Я не нашёлся с ответом.
- А ты, Чума, ещё хуже. С тебя станется Землю расколоть и материки дыбом поставить - что бы понравиться кому, либо просто так - куражу ради. Ах, да, своих ты предупредишь и спасёшь - а как остальные?
- Остальным до меня тоже дела нет.
- Да, но тогда получается: кто больше может - тот и прав? Или - правых нет вовсе?
- Есть, конечно!
- Свои?
- А кто ж ещё?
- Вот это и называется - внеморален.
- Сложно-то как.
- Да нет, не очень. Но что бы ты сделал, попади к тебе в руки что-то по-настоящему сильное? И многие ли выжили после этого?
- Да ладно тебе... Тоже мне, нашла инженера Гарина...
- А ты точно не он? Где твой гиперболоид? В сумке? В кармане? В кольце? Пока нет? Когда будет?
- Слушай, Том, не наезжай! И отпусти серьгу - больно!
Тишина снова накрыла нас.
- Знаешь, многие девушки мечтают, что бы любимый снял ей с неба звезду. И я была такой - до вчерашнего дня. Ты снял звезду! Даже не для себя - для друга.
- И что, не впечатлило? - удивился я.
- Это было страшно, Чума! На некий миг, несмотря на предупреждение вашего парня, я была уверена: это - война. Последняя! И многие решили так же! Тебе не жаль их?
- И что им сталось?
- Они испытали конец света. Ты уверен, что это хорошо?
- Да ну их - для тебя старался!
- А у меня до сих пор глаза болят! И каждый раз, как услышу про звезду с неба - твой гриб вспомнится.
- Он сиял для тебя!
- А я не мечтала о таком даре.
- Ваньке снова откажешь?
- Теперь, пожалуй, нет. Я слышала, как он страдал, как запил после моего отказа - а отказала-то я просто каприза ради. Стыдно было - страсть, но - молчала, как последняя дура - чистоплюйка. А теперь - верю в его любовь. Потому, что лишь сумасшедший либо влюблённый может связаться с тобой.
Сказать, что мне стало грустно - значит ничего не сказать. Под её словами моя страсть таяла, как дым. И вдруг словно бомба разорвалась в моей голове: моё желание отвергли, мне читали мораль, мне, Чуме, отказали? ДА НЕ БЫВАТЬ ТОМУ!!!
- Слушай, Тома, ну согласен я и волочится за тобой не стану. Но сегодняшний-то вечер мы провести вместе можем?
- Почему бы и нет? - улыбнулась она. - У тебя больше нет надо мной власти.
- Тогда - пошли!
- Куда?
- Чумовать!
На ближайшем подворье я спёр гусака, свернул ему шею и оставил двойную цену на крыльце - знай наших! Ощипал и выпотрошил его в ручье - ножик-то я всегда с собой носил. Потом мы полезли на гору, до самой вершины, слабо блестевшей в лунном свете.
- Что это? - спросила она, зачарованно глядя металлический блеск.
- Марганец. Осел из пара.
- Прямо сады смерти!
- Ага, только свечения не хватает!
- Радиоактивного? Ты - всерьёз?
- Всерьез. Здесь мы - боги, что нам радиация! - Я взял её за руки, посмотрел в глаза, потом развернул лицом к Луне и огням города. - Всё это наше, слышишь!
- Слышу. - глухо ответила она.
Наладив фонарь, я пошёл в парк собирать валежник. Мы развели костёр.
- Сколько здесь было?
- Чего? - не понял я.
- Градусов.
- Шесть тысяч.
- Как на Солнце.
- Как на звезде!
- А вы где были?
- Вон там! - я показал на лощину.
- Перепугались?
- Кто - как.
- А ты что делал?
- Я молился.
- Ты? Кому?
- Ему! - я показал на блистающую яму.
- Грибу???
- Да! Он - мой брат.
Она посмотрела на меня, будто увидела впервые.
- А я-то думала, ты меня уже ничем не удивишь...
Дрова прогорели, мы зарыли гуся в угли.
- Чума, а Чума, родители твои-то где?
- Сегодня здесь, а завтра - там. Военные они у меня.
- Ты с ними не жил?
- Никогда. Бабушка с дедом заменили мне отца и мать.
- Почему?
- Сначала невозможно было, потом я не захотел. Привык здесь, да и где ещё я трансвестировать буду?
- А почему "сначала невозможно"?
- Они с настоящей ядеркой возились, там детям не место.
- Так вот почему ты такой...
- Что, мутант?
- Нет, я не про это... Тебя родили там?
- Нет, только зачали. Знаешь, порой я сон вижу - багровая тьма, и вдруг - свет! Яркий, тёплый и словно насквозь пронизывает, кайф-то какой! Думаю, то ядерный взрыв был, я из его из утробы видел.
- Импритинг... - задумчиво произнесла она. - Ты запечатлел отца. Вот этого! - она обвела рукой вершину. Это многое объясняет.
- Он - мой брат. Я ещё в детстве решил так - после первой же фотографии.
- Отец, брат - чёрт вас, кесарей, разберёт...
Гусь был извлечён и разделен. Я достал из сумки флягу с настойкой. Она, к моему удивлению,тоже. Мы обменялись фляжками.
- Недурственное пойло варят в Амстердаме! - отхлебнув, провозгласил я.
- Ваше - не хуже, - отвесила она ответный комплимент. - Выпьем на брудершафт?
- С Чумой?
- Да хоть с Калигулой!
Мы выпили и приступили к трапезе. Гусак запёкся отменно. Выпили ещё. Её глаза заблестели.
- Тебя Ванька прислал? - внезапно спросила она.
- Нет, конечно.
- И о себе всю подноготную рассказал, что бы я Ваню выбрала?
- Да, думал так сделать. Ванька - мой друг.
- Бедный Ваня... - задумчиво протянула она. - Тоже мне, доктор Фауст...
- Он не просил! Я сам я жаждал так сделать - пока не увидел тебя.
- Ты снова о любви?
- Да, снова!
Я обернулся к ней и стал на одно колено.
- Царица Тамара, я обожаю тебя! Как друга, как сестру, как любимую! Все нити мира сошлись на нас! Ты и я - два в одном, мы всё сможем!
- Смотри, чулок не порви, Казанова!
- Новый куплю.
Я взял её за руки, не вставая с колен и поцеловал каждый палец, оставляя следы алой помады.
- Смотри, я у ног твоих! Не любишь - так хоть смилуйся! Да и лжа это - любила ты, я видел.
Она молчала. Замолчал и я, лишь смотрел в глаза, не отрываясь. Эта картина и сейчас стоит перед моим внутренним взором: я и она, чёрно-алый и бело-золотая, "тьма и свет, "да" и "нет". Какие же мы были дураки! Сами Начала снизошли на нас в ту ночь, и не на Орлиную гору - на Шайол-Гул взобрались мы, что бы пировать на краю Бездны Рока, у самой кромки бытия...
- Пожалуйста, снизойди! Хоть ответь что-нибудь! Почему ты молчишь? - я придвинулся ближе, продолжая смотреть ей в глаза. Она молчала - даже зрачки остановились. Я слегка наклонил её над кратером. Она не сопротивлялась. Привстав, я переложил её на траву и сел рядом.
- Я люблю тебя, сестрёнка! - мой язык скользнул по её рукам выше и выше, пробежал по шее, коснулся уха. Я поцеловал её в губы - наши помады смешались. Погладил грудь - она застонала. Погладил ниже - она изогнулась.
- Я разделила с Чумой пищу - внезапно раздался её голос. - Но тела - не разделю!
Назад мы шли молча. У калитки я попрощался и хотел идти, но она внезапно сказала:
- Тебе не сюда!
- Неужели?
- Я хочу, что бы ты ушёл тем же путём, что и явился.
- Зачем?
- Так надёжней. Иначе получится, что я тебя впустила.
- А, вон ты о чём... ладно, уйду, как пришёл. Подсади, Маргарита!
- Прощай, Чума!
- Не-а! Не в последний раз видимся!
...Осталось добавить немногое. Свадьбу Ваньки и Тамарки сыграли в конце лета. Само собою - в Женеве, без всяких кафе-ресторанов, зато - с павильоном, цыганами и богатой культурной программой. Конечно же, там был и я - но Тамара меня избегала. А ещё через месяц внезапно помер дед Васыль - во время грозы, которые он так любил. И тщетно я грозил кулаком небу, призывая чуму неведомо на кого.
@темы: Лола Эстебан, Мы были!, Трансвестизм, Творчество